Автор перевода: Кривуля Надежда, www.psychoanalitic.com
Эссе из A. Green. La Clinique psychanalytique contemporaine
В течение последних десятилетий психоаналитическая клиника имела своим главным центром смещение интересов от неврозов, названных классическими, к проблемам личных границ. Это изменение сопровождалось утратой интереса к сексуальности в пользу функционирования Я или отношений с объектом. На самом деле, ни расстройства Я, ни регрессивные отношения с объектом не должны быть отделены от сексуальности и её превратностей.
Для понимания актуальной ситуации нам необходимо заново вернуться к основам фройдовского психоанализа. Отношения между сексуальностью и неврозами – ключевые для понимания связности точки зрения Фройда. Если мы рассматриваем творчество Фройда в его совокупности, то в нём можн усмотреть поворот, совершаемый в анализе Человека-Волка, где Фройд представляет абсолютно новые перспективы. Он описывает там механизмы защиты, до сих пор неизвестный: расщепление и форклюзия. Этот случай открывает путь к изучению пограничных состояний. Архаичная сексуальность станет впоследствии предметом исключительного интереса не только из-за важности, придаваемой прегенитальным фиксациям, но и благодаря их связи с примитивными защитами Я. Современный психоанализ часто имел дело с защитной генитализацией конфликта различной природы (прегенитальной или нарциссической). Поле анализа расширяется до отношений лицом к лицу, которые заслуживают быть названными «психоаналитическими», согласно методу работы, который используется в видоизмененном кадре. Наша концепция сексуальности, следовательно, изменилась. Было бы неверным утверждать, что роль сексуальности в не-невротических структурах менее значительна, чем в неврозах; лучше всего сказать, что она различна.
В конце концов, нам нужно задаться вопросом о том, чем является сексуальность.
Сексуальность и неврозы
Отношения между сексуальностью и неврозами являются настолько близкими во фройдовском психоанализе, что каждый из двух терминов неизбежно затрагивает другой. Тем не менее, эти отношения взывают к некоторым различиям. Нозографическая разница, которую с самого начала установил Фройд между психоневрозами переноса, актуальными неврозами и нарциссическими неврозами, даёт основания полагать, что в каждом из этих случаев либидо подвергается различным трансформациям.
Актуальные неврозы происходят из-за отсутствия проработки либидо и сопровождаются прямой разрядкой напряжения в сому; в современном психоанализе фройдовская концептуализация актуальных неврозов оказалась полезной для понимания психосоматических расстройств, как их сформулировал Пьер Марти в Парижской психосоматической школе.
Индивидуумы, страдающие нарциссическим неврозом, показывают сложности в переносе их либидо на другого, которое связано и заперто в Я. Получается также, что психотические «переносы» оказываются всегда очень разными. Из этого замечания следуют два имплицитных параметра: сома, отличная от тела и от его либидо, и Другой, персона, на которую может быть спроецирован и проанализирован инфантильный конфликт. Даже если эта концепция психоза сегодня оспаривается, мы не можем игнорировать серьёзные нарциссические регрессии в психотических состояниях с их массивным уходом от реальности. Можно сделать вывод, что неврозы переноса обязаны своим именем двум параметрам:
1. Интрапсихический параметр с его сексуальными детерминантами, который означает, что мы имеем здесь дело не столько с биологической сексуальностью, сколько с психосексуальностью и присущими ей превратностями;
2. Двойной перенос: перенос от соматического к психическому, обращенный либо на тело, либо на психику (как в истерии и навязчивом неврозах); и перенос от прошлого к настоящему, с помощью которого первичный конфликт с родительскими фигурами сможет быть перемещенным позднее на другие фигуры взрослой жизни, а затем на их репрезентанты внутри аналитической ситуации – на аналитика. Кроме того, мы предполагаем, что очень близкие отношения связывают инфантильный невроз, произошедший в детстве, психоневроз взрослой жизни, симптомы которого заставляют пациента обращаться к терапии, и невроз переноса – искусственная болезнь, производящаяся терапией, более простая для анализирования, и её последовательное растворение, позволяющее реконструировать вытесненный инфантильный невроз, в то время как лечение освобождает пациента от его психоневроза переноса.
Это, конечно, чисто схематическая концепция того, что должно произойти с пациентом и того способа, которым психоанализ «исцеляет».
Через некоторое время эта элегантная, но несколько идеальная схема была опровергнута клиническим опытом. Триангуляция оказалась валидной только для пациентов, чья личностная структура представляла позитивную эдипальную организацию. Она далеко не очевидна у пациентов, у которых преобладают прегенитальные или связанные с негативным комплексом Эдипа фиксации. Итак, вызов был сделан в 1914 году с анализом известного, очень известного пациента – Человека-Волка.
Поворот в анализе Человека-Волка
Случай Человека-Волка, без сомнения, был поворотом, который ставил вопрос перед предыдущей фройдовской моделью. Мы знаем, что этот случай был написан в ответ на возражения Юнга против важности, которую Фройд придавал прошлому. Этюд Фройда (1918) был озаглавлен «К истории инфантильного невроза», что поднимало вопрос: а что насчет невроза пациента во взрослом возрасте? Фройд ничего не говорит о том, от какого невроза страдает его пациент, и более того, он не представит альтернативного диагноза. Сегодня подавляющее большинство аналитиков согласны, что мы здесь не можем наверняка говорить о неврозе. Но я не думаю, что Фройд принял бы идею, что его пациент был психотичным, так как Сергей Панкеев не мог быть отнесён в ту же категорию, что и Даниэль Пауль Шребер. А в эпоху Фройда ещё не существовало концепта личностного расстройства пограничного спектра. Однако, когда мы читаем литературу, касающуюся второго анализа Человека-Волка с Рут Мак Брюнсвик (1928), или других аналитиков – W. Solms, K. Eissler et M. Gardiner, которые лечили его в дальнейшем [Gardiner, 1971[1]], мы приобретаем глубокую убежденность в том, что пациент являлся частью этой группы. Документом более показательным для структуры этого пациента является книга его интервью с журналисткой Кариной Обхольцер (1981). Этот труд был плохо встречен аналитиками, потому что его автор не была психоаналитиком, но также и потому, что ей удалось преодолеть противостояние официальных терапевтов пациента, чтобы смочь регулярно встречаться с ним. Тем не менее, если мы оставим последнее слово за самим пациентом, его автобиографические Мемуары разоблачают скрытую структуру его личности. Кроме свидетельств тех, кто имел с ним прямой контакт, мы в изобилии имеем разнообразные, освещающие многие аспекты исследования о Человеке-Волке. Ни один крупный автор психоаналитической литературы не избежал того, чтобы его интерпретировать. Как и следовало ожидать, эти комментарии, начиная от Кляйн до Лакана, выражают много различных точек зрения. Несмотря на мой интерес к изучению этой главы истории психоанализа, я предпочитаю всё же вернуться к творчеству Фройда, так как его описание случая является особенным.
В отношении сексуальности, Фройд подчеркивает важность анального эротизма. Сравним Человека-Крысу с Человеком-Волком, поскольку этот вопрос является центральным в обоих случаях. Человек-Крыса имел навязчивый невроз во взрослом возрасте. Что же касается Человека-Волка, его взрослой клинической картине предшествовал навязчивый невроз ребенка. Patrick Mahony (1984) уместно предполагает, что работа Фройда должна была называться «К истории инфантильного психоза». Софистические механизмы обсессивного мышления были знакомы, начиная с Человека-Крысы, но в случае Человека-Волка ситуация совершенно иная. Анальные фиксации русского пациента приводят к тяжелым запорам, требующим регулярной практики очищения клизмами с тем, чтобы опорожнить его кишечник через возбуждение ануса и прямой кишки. Его проблемы сопровождались различными психическими симптомами, связанными с плохим управлением его состоянием (имуществом), страхом смерти (проявившемся в дизентерии), фантазиями о родах (фекалии, символизирующие младенцев[2]); тогда как гомосексуальный фантазм был связан с женской идентификацией с матерью. Но всего этого недостаточно для объяснения специфики структуры личности пациента. Фройд знал (более, чем многие другие аналитики, лечившие Человека-Волка) его особое психическое состояние. Он знал, что Сергей Панкеев не мог выбрать между двумя представлениями о сексуальном акте (через вагину или через анус): «Две точки зрения оставались отделенными одна от другой стадией вытеснения» (Фройд, 1918). Можно рассмотреть это наблюдение как первую интуицию о расщеплении, которую Фройд (1927) опишет только тринадцать лет спустя с своей статье «Фетишизм». Я предложил назвать мышление Человека-Волка «биологическим» (Грин, 1982). Я не стану здесь представлять эту идею в деталях, довольствуясь определением парадоксального сосуществования двойственного противоречивого мнения о наиболее важных точках в развитии психологии. Мы могли бы сразу ухватить его отношение к расщеплению, но то, на что я намекаю, отличается. Фройд описал особенные позиции Человека-Волка по отношению к кастрации.
«Он сначала бунтовал, затем уступил, но одна реакция не отменила другую» (Фройд, 1918).
Отметим различие с невротическими процессами: вытеснение, возвращение вытесненного, сопротивление, интерпретация, инсайт, признание. Вместо этого мы имеем здесь дело с со-существованием двух течений: первое – отклонение кастрации, второе, которое её признаёт, но ценой замещения пениса анусом как источника удовольствия, предрасполагающего к женской идентификации. Когда Фройд резюмирует этот случай, он ещё раз ставит вопрос об особенностях «мышления» пациента, обновлённого психоаналитическим лечением:
«[…] Цепкость фиксации, […] чрезвычайное распространение тенденции к амбивалентности и, как третья черта конституции, которую необходимо назвать архаической, склонность поддерживать одновременное функционирование друг за другом всех либидинальных инвестиций: и наиболее разнообразных, и наиболее противоречивых» (Фройд, 1918).
Фрейд рассматривает «третью черту» как нормальную принадлежность бессознательному, тогда как у Человека-Волка она настойчиво сохраняется в сознании. Я цитирую эти наблюдения Фройда, чтобы показать, как в этой невротической структуре фиксация сексуальности на прегенитальной стадии сопровождается, как правило, «личностными» нарушениями пациента. Иными словами, сфера сексуальных аффектов влияет на функционирование Я и способность к суждению. Я упомяну ещё одну цитату Фройда, приведенную в конце его известной статьи «Невроз и психоз», которая мне кажется важной:
«[В некоторых случаях, ни невротических, ни открыто психотических], будет возможно избежать разрыва в том или ином месте, деформируя самого себя, соглашаясь на потерю собственной целостности, возможно, даже ценой распадения и расщепления. Тем самым непоследовательности, странности и глупости, совершаемые людьми, предстают в том же свете, что и их сексуальные перверсии, которые будучи принятыми, делают вытеснение излишним» (Фройд, 1924).
Этот пассаж устанавливает параллель между сексуальными перверсиями и последствиями расщепления Я. В трудах Фройда мы очень мало находим примеров отношений столь же ясно определённых.
Лакан уже отмечал присутствие в тексте Фройда нового типа вытеснения, названного им Verwerfung (форклюзия), вид радикального отбрасывания. Здесь я ещё раз с удовольствием процитирую наблюдения Фройда за этими процессами:
«Первоначальная позиция нашего пациента в отношении проблемы кастрации уже нам известна. Он её отбросил и остался на точке зрения полового сношения через анус. Когда я сказал ему, что он её отверг, первое значение этого выражения состояло в том, что он ничего не хотел об этом знать в смысле вытеснения. Этим, собственно говоря, не выносилось никакого суждения о ее [кастрации] существовании, что было равносильно тому, что она не существует» (Фройд, 1918).
Эти описания нарушений мышления пациента тем более поразительны, если вспомнить, что они были написаны в 1914 году. Более того, случай Человека-Волка занимает свое место точно между Человеком-Крысой и президентом сената Шребером. Связью между ними является анальность, которая показывает не только обесценивание генитальности, но также и высших отцовских ценностей через ассоциацию Бог/экскремент.
Мы можем теперь объединить элементы структуры, присутствующие в неврозе:
1. преобладание позитивного Эдипова комплекса по отношению к негативному Эдипову комплексу;
2. преобладание вытеснения по сравнению с расщеплением;
3. преобладание суждения о существовании и принципа реальности по сравнению с принципом удовольствия-неудовольствия[3].
Парадокс касается «реальности» кастрации. Конечно, речь не идет о «реальной» кастрации. Фройд прибегает здесь к конденсации, сгущению. То, что мы хотели бы подчеркнуть, - это важность признания отсутствия пениса на теле матери в восприятии и репрезентации. Таким образом, кастрация фактически является фантазмом, «сексуальной теорией», тогда как отсутствие пениса у матери – это реальность, которую мы должны признать. Кастрация станет фантазматическим действием, совершаемым отцом (несмотря на угрозу, адресованную ребенку, которая приходит от женщины), откуда возникает восприятие отца как кастратора, даже в случая инверсированного Эдипова комплекса. Винникотт (1951) рассматривает тревогу кастрации как благословление для ребенка, так как она сможет указать ему путь для выхода из тупиковых дуальных отношений с матерью и невыносимого напряжения.
Мы обнаруживаем, с другой стороны, под пером Фройда описание отказа от кастрации, который имеет своим следствием отбрасывание и убежденность в её не-существовании. Он проводит параллель между двумя течениями: ненавистной идеей о кастрации и принятием кастрации, находя для себя утешение в женственности через анальное удовольствие.
Давайте резюмируем эту точку зрения следующим образом:
- Первая фаза: не-существование кастрации (отказ);
- Вторая фаза: расщепление между двумя противоречивыми течениями, ужасом кастрации наравне с её принятием, позволяет компенсацию путём идентификации с женским (анальность).
Мы могли бы в равной степени сформулировать это и так:
- В первой фазе не существует вагины и, следовательно, кастрации; существуют только дыра, анус и орган для пенетрации – пенис;
- Во второй фазе кастрация существует, но всё ещё можно наслаждаться сексуальностью, даже без пениса, с помощью анального возбуждения. В каждом из этих случаев вагина отрицается в качестве сексуального органа матери-женщины.
Во всех случаях проблема наличия или отсутствия пениса и конфликт между фаллическим удовольствием и анальным удовольствием тесно связаны с интенсивной активностью мышления, это предвосхищает некоторые идеи Биона. Доказательство кастрации, которое приводит Фройд посредством галлюцинации отрезанного пальца, незабываемо. В другом месте я показывал (Грин, «Работа негатива», 1993), что на стороне позитивных галлюцинаций, пережитых в ужасе, некоторые признаки (кровь не видится, боль не ощущается) позволяют думать о негативных галлюцинациях[4].
По моему мнению, глава об анальном эротизме у Человека-Волка предоставляет нам, вероятно, наиболее острое видение Фройдом своего пациента. Мы могли бы рассмотреть анальный эротизм как предшественника развития грядущего пограничного расстройства личности. К сожалению, большинство написанного в литературе о не-невротической структуре личности недооценивает роль сексуальности. На передний план выводится деструктивность, что отчасти справедливо; Я находится в центре анализа – то, что одновременно и необходимо, и недостаточно; отношения с объектом заменяют практически полностью и без веской причины теорию влечений; и, наконец, пуританство победило, минимизируя центральную роль сексуальности. Нарушение функции Я – иногда рассматриваемое в перспективе объектных отношений – отрезано от своих корреспондентов в поле сексуальности.
Относительно сексуальности в не-невротической структуре личности, я предложил бы две полярности, которые можно рассмотреть как крайности с переходными констелляциями:
- В случаях генитализации прегенитальных фиксаций существует навязчивая тенденция выражать генитально характеристики, связанные на самом деле с прегенитальностью, которая проявляется в оральных и анальных фиксациях;
- Во втором возможном случае прегенитальные проявления маскируют генитальные фиксации посредством всех видов защит, вытеснения или расщепления, оберегая сокрытый генитальный конфликт.
После Фройда, архаичная сексуальность
Прегенитальные фиксации быстро оказываются новым центром в психоаналитических исследованиях. Это началось с Мелани Кляйн в 1930-х годах и продолжает развиваться сегодня, становясь, в конце концов. местом общего интереса. Во Франции Буве (1967) значительную часть своих трудов посвящает различиям между генитальными и прегенитальными структурами, что предвосхищает смещение интереса в пользу пограничного расстройства личности. Самое время задаться вопросом о значении сексуальности в этом новом контексте. Столлер (1970) проделал большую по значимости работу, которая проложила новые пути для понимания сексуальности, сначала через изучение трансвестизма и транссексуализма, затем за счет расширения перспективы природы эротического возбуждения и его отклонений в современном обществе. МакДугалл (1995) описала проявления архаичной сексуальности: аддиктивная сексуальность, нео-потребности, важность самых ранних фиксаций и патогенного травматизма. Для неё классический концепт кастрационного комплекса, связанный с фаллической фазой, не является больше действительной отсылкой. Она убедительно демонстрирует потенциальную травматическую природу любой сексуальности. Как это предлагала М. Кляйн, фиксации могут восходить также к такому раннему периоду, как оральная фаза развития или к оральной и анальной фазам. Но, согласно Фройду, не совсем точно то, что все наблюдаемые нарушения дебютируют в один и тот же период, каким бы ранним он ни был. Мы должны принять во внимание сосуществование различных точек фиксации с их сопутствующими характеристиками, которые связаны с сексуальностью и также с функционированием Я, с иными способами защиты, но не с вытеснением. В таких случаях мы обнаруживаем выражения разных уровней, сосуществующих друг с другом. Мы удивляемся, увидев, как некоторые пациенты приводят в действие различные полиморфные перверсии, не представляя при этом постоянной или эксклюзивной перверсной организации. Многие перверсии могут сосуществовать и одерживать верх в зависимости от обстоятельств без того, чтобы иметь жесткие фиксации единственного типа. Пациенты переходят от одного сексуального партнера к другому с такой скоростью, что аналитик не успевает запомнить их имена. Это не столько вопрос аддиктивного поведения, которое выражает потребность в переменах или желание избавиться от объекта как только появляется первое разочарование или когда появляется чувство возможной угрозы. Фактически, объект ощущается как опасный, угрожающий после того, как с ним устанавливаются близкие отношения. Клинический случай проиллюстрирует мою мысль.
Клинический случай анализа «псевдо-психопатии»
Арно обратился за анализом в возрасте тридцати семи лет. Он хотел положить конец долгому периоду психопатического существования, которое управляло его экстремальным поведением. Он осознавал, что его сложные отношения с женщинами мешали ему жениться и создать семью. По причинам конфиденциальности я не буду распространяться ни о трудностях его раннего детства, ни о недавно прошедшем взрослении – периодах, которые были очень проблемными. Я обрисую только, что хотя он не несет ответственности за то, что произошло в его детстве, были причины подозревать большое чувство вины, которое мешало ему вести взрослую удовлетворяющую жизнь. Я не буду давать слишком много существенных деталей, касающихся патологического сексуального поведения его матери также из-за соблюдения приватности.
Арно жаловался на нестабильность своей сексуальной потенции и тенденцию к неверности в его отношениях с женщинами. У него был основной мастурбационный фантазм, который состоял в том, чтобы заснуть на груди проститутки после полового акта, фантазм, очень близко связанный с отношениями с его матерью. Анализ выявил очень сильные гомосексуальные тенденции. Тем не менее, он не практиковал открыто гомосексуальность, кроме одного раза; потом он отступил, опасаясь стать гомосексуалистом и получать от этого удовольствие. Анализ продолжился, пациент расщепил свою сексуальную и эмоциональную жизнь на две части. Он имел опыты со всеми видами частичных сексуальных объектов, пользовался эротическими услугами по телефону, чтобы прийти к оргазму, разговаривая с анонимными женщинами, искал сексуальных отношений с транссексуалами и при случае – с трансвеститами. Но ему никогда не удавалось ни организовать уникальный перверсивный сценарий, ни установить единственный фиксированный тип сексуальных отношений. Его перверсные отношения не были эксклюзивными, но чередующимися с сексуальными отношениями с женщинами, которые были более важными для него. Он показывал, кроме прочего, расщепление аффекта. Например, после ссоры со своей подружкой, он испытывал потребность в сеансе порки с безразличной женщиной, порка приносила удовольствие только от игры, он был не способен связать оба аффекта.\
Он мог обходиться без сексуальных отношений в течение довольно длительного периода. Когда его отношения с женщинами были эмоционально значимы, он оказывался очень робким, крайне осторожным от страха вложиться в отношения, имея потребность быть уверенным, что женщина, которую он выбрал, желает его так же сильно, как он её, так же, но ни больше, ни меньше. Он боялся, что женщина может привязаться к нему сильнее, чем он сам этого хотел, и запрёт его в темницу любви. Он выискивал малейшие знаки, указывающие на то, что она может стать зависимой от него. С другой стороны, он ожидал от неё исключительного внимания к тому, что он говорил, чувствовал себя раненым, если она думала о чем-то другом. В течение анализа его сексуальная свобода возрастёт, но не его способность к принятию инаковости своего партнера, не возникнет также и поиск более глубокого эмоционального инвестирования. Он прекращал отношения внезапно, как только ощущал знак, предупреждающий об опасности, которую он интерпретировал либо как отвержение, либо как более значительную инвестицию от объекта. Я мог уловить в его поведении скрытые признаки параноидной личности; или, скорее, успешное чередование параноидных и депрессивных эпизодов. Но в свете его детства, он имел достаточно оснований быть отмеченным психопатологическими тенденциями.
Клинический материал показывает глубочайшую тревогу перед образом соблазняющей матери, захватывающей, присваивающей, лишающей возможности распоряжаться собой. В переносе я воспринимался как очень морализаторствующий и подавляющий человек, как субститут родителя, инвестированный противоречивыми чувствами. Он видел во мне «зануду», но также и защищающую фигуру, готовую оказать ему помощь, и которой он восхищался. Что касается меня, он вызвал во мне сердечные чувства. Несмотря на психопатическое поведение, которое он имел в прошлом, я был абсолютно в нём уверен.
Обсуждение
Мы не можем рассматривать этот случай как представителя невротической или психотической структуры личности. Наличие психопатических или перверсных тенденций тем более не позволяют причислить его к этим категориям. Расщепление, которое я подчеркивал между его частичной сексуальной жизнью и его любовной жизнью, не может быть описано разделённым образом: мы не можем разъединить эти два аспекта, так как каждый раскрывает другой. Пациент даёт нам прекрасную возможность ухватить взаимодополняемость, которая существует между теорией влечений и объектными отношениями. Мы видели, как переход к действию ясно выражает вытесненные аспекты, одинаково связанные с отношением к объекту. По существу, мы можем здесь наблюдать проявление двойного функционирования: одно в отношении с частичным объектом (с частичными влечениями), другое – с полным объектом (с более полной сексуальностью).
Во время анализа, когда выросла трансферентная активность, временами можно было угадать бредовое отношение пациента. Например, гомосексуальный перенос был пережит им в форме внедрения слов аналитика в его мозг. Если перенос создаёт наилучший способ для раскрытия психической близости, сексуальности с учётом отношений между сексуальностью и любовью, то это самый точный «барометр» отношения к другому. В психоанализе мы не можем полностью отделить друг от друга любовь и чувство. В некоторых случаях случайная перверсная практика проявляется как вызов и провокация, адресованная Сверх-Я. Она поддерживается отрицанием тревоги, которая вызывается в интимных, близких отношениях с объектом; недоступность объекта является таким же сильным страхом, как и зависимость от него.
Прегенитальные фиксации обнажают нить анализа, в течение которого можно почувствовать совокупность соответствий между неврозом и пограничными состояниями. В то время как у невротичного пациента аналитики определяют тревогу кастрации (у мужчин) и пенетрации (у женщин), у пограничных пациентов ими ощущается тревога сепарации (связанная с кастрацией) и тревога интрузии (связанная с пенетрацией).
Защитная сексуализация (или, лучше сказать, генитализация) может продемонстрировать превосходство влечения без какого-либо другого объекта, кроме того, который прикреплён к нему. Абсолютной моделью этого, какой бы ни была сексуальная практика, является аутоэротическая мастурбация. По отношению к целостному объекту мы часто констатируем механизмы первичной идентификации, в которой смешаны Я и объект. Вообще, субъект обычно проживает отношения в меньшей степени как партнёрские, предполагающие обмен с объектом, чем в форме взаимности, близости, то есть в виде сосуществования, которое может быть отражено в отношениях переноса.
Когда именно насилие доминирует в сексуальности, в котором не могут быть пережиты ни опыт желания, ни опыт удовольствия, аффекты смещаются на настоятельные потребности и на неудержимые импульсы. В психике доминируют месть, господство, власть, желание уничтожения свободы суждения другого. Мы здесь, действительно, находимся «по ту сторону принципа удовольствия». Возникает вопрос, можем ли мы или нет считать это проявлениями, находящимися под влиянием «влечения к смерти»? Несомненно, деструктивность обнаруживается здесь на первом плане, будь то саморазрушение или разрушение другого, и мы должны внимательно исследовать «работу негатива» (Грин, 1993). Что же касается объекта, мы могли бы вспомнить формулировку Фройда, характеризующую некоторые психические структуры силой фиксации и слабостью инвестиций объекта.
Некоторые другие вопросы
В примерах, которые я сейчас опишу, исследуется вопрос нарушения генитальности и развитие сильных прегенитальных фиксаций. Я полагаю, многие пациенты, предъявляющие в конфликтных обстоятельствах потерю общей генитальной возбудимости, безучастность, по сути дела, фобически избегают любых ситуаций, которые могли бы привести к сексуальным отношениям.
Роберт мог проводить два года без сексуальных отношений со своей подругой. Он мог лишь представлять её как маленькую девочку, которую он должен был взять на руки. В курсе психоанализа он объяснит, что она напоминала ему мать так сильно, что этим сексуально подавляла его. Фактически, этот мужчина был одержим идеей, что он мог в детстве совершить инцест со своей матерью, которая была серьёзно нарушенной. С другой стороны, он чувствовал, что его связь с ней никогда не разрушится. Эпизодически у него были псевдо-галлюцинации с тем впечатлением, что где бы он ни был, дома или же шагал по улицам (в частности, по пути на свои аналитические сеансы), мать звала его. В действительности, она жила более, чем в тысяче километров от него. До начала анализа его отношения с женщинами никогда не продолжались более трех лет. Когда, наконец, благодаря аналитической работе, он влюбился в женщину (на которой он теперь женат и с которой имеет сына), вышли на свет его садистические анальные характеристики вместе с компульсивной потребностью доминировать. После более чем десяти лет анализа со мной как вторым аналитиком, он стал, в итоге, способным испытывать сексуальное удовольствие с ней. Как ни странно, хотя мы тщательно проанализировали его Эдипов комплекс, когда при этом он принимал мои интерпретации, он остался слеп и глух к ранним эдипальным проявлениям своего детства. Он смог почувствовать сильную привязанность к своему новорожденному сыну и его матери (и беспокоился об этом), но он не был способен признать, что в определенном возрасте его сын будет воспринимать его как соперника и захочет избавиться от него, чтобы завладеть своей матерью, когда она находилась наедине с ним.
Два других случая, которые я представлю, являются случаями женщин. Сесиль была сестрой шизофреника. Она демонстрировала сильные анальные фиксации, связанные с трудностями приучения к туалету в раннем детстве. Она представляла собой прекрасную иллюстрацию того, что я назвал «первичной анальностью» (Грин, 1993), чтобы дифференцировать её он характеристик нормального анального эротизма, который, как я думаю, мы должны назвать «вторичной анальностью». Ещё раз повторю, описание, которое я здесь даю по поводу этого случая, является весьма кратким. У пациентки преобладало нарциссическое повреждение. Касательно её сексуальной и эмоциональной жизни, отмечу, что она отсутствовала. Можно рассматривать её отношения со мной как главнейшие, практически единственные её отношения с внешним объектом. Все её инвестиции были смещены на исследовательскую работу, предназначенную для восстановления её нарциссического образа. Но поскольку её работа являлась источником конфликта, её эротизация приводила к бесконечному исправлению текста. Ей понадобилось восемнадцать месяцев, чтобы написать двадцать пять страниц заключения к коллективному труду, издание которого она координировала. Когда она смогла, наконец, закончить, она решила взять небольшой отдых. В бассейне, куда она отправилась, она ощутила очень сильную тревогу, увидев женщин в купальниках, которые нежились на солнце. Они казались ей неприличными, выставляя напоказ свою плоть, своё «мясо»: «Это заставило меня задуматься о гниении, разложении и смерти», - сказала пациентка. В некотором роде, обнаженное тело напомнило ей экскременты. Делать как эти женщины означало для неё потерять свое чистое и идеализированное тело – духовное тело интеллектуальной работы. Она поняла, что была в панике, когда мужчина обращался к ней самой в пошлой манере в обычном разговоре, она не была способна ответить что-либо, зная, что горячо желала этой ситуации. Сесиль была одержима фантазией, что малейшее произнесенное ею слово неизбежно приведёт её в постель с ним. Не в состоянии рассмотреть свое желание, которое появлялось под знаком принуждения, ей пришлось прибегнуть к фантазму об изнасиловании.
Диана также предъявляет полное отсутствие сексуальных отношений; в её случае они были замещены сильными оральными фиксациями. Она была разведена много лет назад и имела множество любовников. Неожиданный суицид одного из них спровоцировал у неё очень активное чувство вины. В течение своего развода она сама имела много суицидальных попыток, некоторые очень серьезные, погрузившие её в состояние длительной «комы». Начиная с аборта, тесно связанного с её семейной историей (её рождению предшествовало рождение мертвого брата), она жила в большом одиночестве, без какой-либо сексуальной жизни, сохраняя, главным образом, контакт с женщинами, некоторые из которых были гомосексуальны, или с закоренелыми холостяками. Когда она не работала, у неё появлялись приступы булимии или же она выпивала чрезмерное количество красного вина или шампанского. Пациентка также имела зависимость от таблеток, в основном транквилизаторов и антидепрессантов. Всё своё свободное время она проводила затворницей (особенно выходные), в кровати, принимая снотворное, ожидая утра понедельника и своего возвращения на работу. Эти прегенитальные фиксации с крайне скудными объектными отношениями были вовлечены в перенос особого рода. С одной стороны, она никогда не выражала никаких чувств ко мне, своему аналитику, не делала никаких личных замечаний, касающихся меня. С другой же, было очевидно, что я был для неё очень важен, и она была ко мне глубоко привязана. Однажды во время телефонного звонка в неотложной ситуации, будучи в состоянии крайней тревоги, она сказала мне: «Я люблю вас». Затем на последнем сеансе перед летним отпуском она впервые заметила: «Мне будет вас не хватать. Что я без вас буду делать?». Это был первый раз, когда я не волновался за неё, поняв, что она способна выдержать сепарацию. Её поведение – излишне спать, есть и пить – имело только одну цель: позволить ей иметь пустую голову. Она жаловалась, с одной стороны, на невозможность думать, речь шла о невозможности ассоциировать, а если ей это удавалось, она жаловалась, что не способна сделать никаких выводов. «Я не знаю как думать».
В трех случаях, которые я процитировал, мы видим, как прегенитальные фиксации присоединяются к соответствующим типам психического функционирования: регрессия сексуальности идет рука об руку со странностями Я. Могу только повторить то, что я уже говорил с своей статье «Имеет ли сексуальность какие-либо отношения с психоанализом?» (Грин, 1996): сексуальные характеристики, связанные с генитальностью, составляют не поверхностные слои развития либидо, а фундамент проблемы, секрет, глубоко спрятанный в самом сердце психической активности. Но генитальность, с которой мы имеем дело в этих случаях, не является той же, какую мы обычно наблюдаем; она сопровождается настойчивой необходимостью, непрерывными требованиями, мучительной ревностью и потребностью в исключительном внимании, показывая неспособность принять фрустрацию, разочарование, обиду и нарциссические раны. В других терминах, как это говорил Фройд, сексуальность не появляется как определенная стадия, она есть там с самого начала в манере и стиле, очень отличающемся от тех форм, которые она принимает в организации Эдипова комплекса. В общем, если дуальные отношения воспринимаются как тупик, триангулярные отношения открывают путь к многообразию выборов, которые позволяют индивиду избежать взаимного заключения. У нас всегда есть потребность в отце, даже сегодня.
Клинические выводы
Интуиция Фройда о центральной роли, которую играет сексуальность в психической жизни всегда была смягчена идеей различий её выражений и последствий для психики.
Он считал, что сексуальность примитивна, беспорядочна, напрямую управляема разгрузкой в актуальных неврозах, и что её вряд ли можно использовать, когда она замкнута на Я как в нарциссических неврозах. Кроме того, отметим, что, если, grosso modo, (в общих чертах*) первая часть творчества Фройда основывалась на сравнении невроза и перверсии (невроз как негатив перверсии), то вторая часть (приблизительно после «Я и Оно», 1923) показывает изменение парадигмы: невроз всё больше и больше объясним в сравнении с психозом. Отсюда важность таких механизмов как расщепление, которое обозначает ухудшение функционирования Я, ответственного за то, что мы рассматриваем как его странные характеристики. Поэтому уже в эпоху Фройда мы знали, что в некоторых клинических конфигурациях нарушения Я должны были стать предметом пристального рассмотрения вместе с сексуальными фиксациями и отношениями c последними. По этой причине я рассматриваю как ошибочную общую идею, согласно которой современный психоанализ доказывает, что сексуальность может иметь меньшую важность, чем в прошлом, в пользу более ранних механизмов, лишенных какого-либо сексуального значения. С другой стороны, многие так называемые перверсии рассматриваются как представляющие признаки, связанные с функционированием Я, что заставляет нас предчувствовать механизмы, лежащие в основании психоза. Мы можем полагать, что общий фронт сопротивления сексуальности, от Кляйн до Кохута, соответствует возврату к пуританству, попытке ещё раз недооценить сексуальность и, если возможно, избавиться от неё более или менее окончательно.
В клиническом плане мы должны рассмотреть проблему под различными углами. Невозможно сделать об этом одного единственного категоричного описания. Мы хорошо знаем, что должны понимать клинические характеристики как комбинацию многих факторов, проявляющих различную метапсихологическую сущность. Я попробую описать принципиальные линии моего понимания проблемы.
Мы чётко различаем прямые манифестации сексуальности и регрессивные фиксации или их смещения, в которых сексуальность явно отсутствует. Ещё раз, это означает, что нам нужно бороться с нашей тенденцией регрессировать к до-фройдовской концепции сексуальности. Прямые манифестации сексуальности – это те, которые являются непосредственными регрессивными фиксациями. Начиная с «Влечения и их судьбы», 1915, Фройд блестяще показал как садизм и мазохизм или вуайеризм и эксбиционизм оказываются следствием демонтажа (влечения). Садомазохизм включает трансформацию связи, отмеченную полным взаимным безразличием между двумя партнерами, исключительная цель которых – это генитальное удовольствие. Эти отношения предоставляют преимущество агрессивности с целью овладеть, заставить страдать, доминировать и унизить объект и наслаждаться посредством идентификации с ним превращением садизма в мазохизм. Вуайеризм и эксбиционизм стремятся к связи на дистанции, аутоэротические цели переносятся на объект, где им вновь наслаждаются через идентификацию, но такая связь лишена контакта. Другая часть, непрямые манифестации, смещенные с инфантильной сексуальности, не ограничиваются тем, чтобы просочиться в агрессивную сексуальность или трансформировать свои цели посредством нарциссической регрессии; они полностью затмевают фаллическую и генитальную сексуальность. У нас есть тенденция пренебрегать вопросом воздержания от любого прямого сексуального удовольствия, что, между тем, можно очень часто наблюдать у женщин. Но в этих случаях оральные фиксации (проблемы алкогольной или пищевой зависимости, избыточный сон и т. д.) быстро показывают свою регрессивную природу как продукта генитальности. То есть субъект пытается освободиться от связи с объектом сепарации, что на мой взгляд, является не столько следствием фиксации, сколько сокрытием сексуальных желаний. В анальных фиксациях смещение к десексуализированной активности (навязчивая склонность к работе, «мыслительная жвачка») также показывают попытку освободиться от сложных отношений с объектом сепарации. Можно её связать с восприятием сексуального акта как навязанного партнёром (фантазии об изнасиловании) и отрицании этих внутренних отношений с фантазмом.
В целом, мы рассмотрели агирование (действие*) как механизм защиты, позволяющий избежать непостоянства внутреннего мира путем разгрузки конфликтной тревоги во внешнем мире. Эта концепция является для меня неполной. Агирование – это трансформация, я мог бы даже сказать, конверсия конфликтной проблемы, большую часть времени имеющая травматическую сущность, которую она позволяет выразить посредством переноса на действие психических содержаний, связанных с более или менее мучительными ситуациями, пережитых в детстве, когда ребенок пребывал в состоянии пассивности, ожидания и зависимости. Это то, что объясняет мотив потребности повторять посттравматический опыт, неразрешённый и обязательный, в более приемлемом контексте (проживая его в активной манере). Для этого нужно выбрать другого субъекта как субститут подлинного сэлф или другую ситуацию, аналог первоначальной, для того, чтобы субъект отметил её собственной печатью и поставил на ней свою подпись. Разумеется, все эти действия могут быть исполнены автоматически, без осознавания их роли. Тем не менее они подчиняются одной и той же цели. Иногда они также соответствуют упреждению опасности, очень важному процессу в не-невротических структурах. Способность откладывать действие является необходимой для мышления и избегания поспешности [Бион, 1967]. Слишком часто упреждение приводит к тому, что погружает субъекта в самое сердце опасных и пугающих ситуаций, обнаруживая парадоксальное отношение в переносе.
Эти наблюдения подводят нас к рассмотрению отношений с объектом. В большинстве случаев, проекция и интроекция, имеющие в качестве источника внутренние объекты, являются множественными эффектами: соответствующие роли частичных и полных объектов, функции нарциссических, преэдипальных и эдипальных объектов. Надо бы придать важность особенным эдипальным объектам в качестве того, что они репрезентируют объекты двойного различия: полов и поколений. Структура смысла оказывается здесь завершенной более, чем где-либо.
Баланс между влечениями любви и жизни, с одной стороны, и влечениями к разрушению, с другой – подлежат вариациям, которые обнаруживают свой источник в окружении, откуда важность переходного пространства, описанного Винникоттом [1951]. Именно по этим параметрам мы будем оценивать то, что я назову «способностью Я функционировать в отношениях с Другим». Другой не является объектом, хотя и основан на нём. Он – коррелят субъекта, поскольку не существует субъекта без другого субъекта. Он формирует пару с субъектом, которая проявляется в оценке пары Я - Сверх-Я, ни одно общество не избегает необходимости устанавливать правила в отношении сексуальности. Запрет на инцест является основополагающим правилом, институирующим линию раздела между природой и культурой.
Значение сексуальности
Возможно ли набросать эскиз базовой модели, чтобы понять сексуальность? Сексуальность имеет своим источником поиск удовлетворения влечений посредством контакта (физического и психического) с излюбленным (избранным*) объектом. Два элемента этой пары сообщаются друг с другом с помощью Я, чья структура дифференцирована и сложна, и которая позволяет получить полное удовлетворение, защищая свою собственную организацию и другие функции. Течения колеблются от влечения к объекту и от объекта к влечению. Многие факторы могут противодействовать поиску удовольствия, которое усиливает Я: тревога, неудержимая деструктивность, страх дезорганизации или распада. Таким образом Я необходимо поддерживать сущность психической структуры, рожденную культурным напряжением, исходящего от общества.
Другие компоненты могли избежать моего внимания, но те, которые я описывал, показались мне необходимыми.
В невротических структурах равновесие между различными элементами не предполагает значительной регрессии Я. В не-невротических структурах не только Я регрессирует, но сексуальность также подвергается параллельной регрессии к прегенитальным фиксациям. Нарушения мышления являются последствием этого [Бион, 1967]. Также в других случаях, я полагаю, что генитальное эдипальное отношение остаётся молчащим для того, чтобы сохранить секреты фантазмов, которые являются таковыми для каждого человека: любовь, сексуальное наслаждение, близость и эмоциональная интимность, разделенность с другими уникального опыта.
Изучение не-невротических структур предлагает превосходную возможность быть осведомленным о смысле и значении сексуальности. Я предложил бы схематическую перспективу способа, которым мы можем понимать эти аспекты человеческих состояний. Сексуальность, которая коренится в биологии, есть внутренняя сила, направленная во вне. Бесполезно говорить, что прокреативная цель животной сексуальности в случае человека отбрасывается и замещается поиском удовольствия. Мы являемся субъектами, управляемыми поиском удовольствия благодаря объектам, и к лучшему, и к худшему. Это может привести нас или к сублимации, или к варварству и жестокости. Сексуальность – сила двойной ориентации: изнутри внутрь и изнутри наружу (и наоборот). Это двоякое сочленение между интрапсихическим и интерсубъективным является спецификой психоанализа. Отношения между сексуальностью и любовью очень сложны. Я полагаю, что если в начале жизни они обе переплетены, то это по-разному происходит во взрослом возрасте. Очень рано в течение развития диссоциация появляется, чтобы разделить сексуальность и любовь. Здесь можно подумать о «стадии заботы» Винникотта или о депрессивной позиции Кляйн [1940] и Биона [1962]. Независимые траектории времени сексуальности и любви играют на руку защитам – вытеснению, расщеплению и т. д. Эта «работа негатива» является нормальным процессом структурирования, но он может привести к крайним формам с более или менее полным изгнанием сексуальных удовлетворений. Вспомним несправедливо забытый «афанизис» Эрнста Джонса [1927].
Сплав сексуальности и любви – это одно из наиболее трудных достижений человеческих отношений. Любовь и ненависть находятся в центре амбивалентности; иногда они полностью отделены в сексуальной жизни, в которой доминируют частичные объекты и эрогенные зоны, или же в сублимации, которая пытается держать сексуальность как можно дальше от сознания. Несмотря на то, что случаи Святой Терезы и Святого Жана де ла Круа, например, показывают, что сексуальность, проникнутая наиболее сакральными и наиболее высокодуховными достижениями; страдание за любовь к объекту – это сущностное измерение божественного.
Может быть, труднее всего принять, что «естественная сексуальность», полная и удовлетворяющая, с объектом, достойным доверия, подчиняется идеализации или, ещё хуже, иллюзии. Поощрение свободной практики сексуальности не является решением проблем: чем более свободно от запрета поле сексуальности, тем сложнее и деликатнее становится её реализация.
Для биологов существуют два результата эволюции: сексуальность и смерть. Сексуальная функция представляет различные биологические стадии от рождения до пубертата; психологическая точка зрения, в свою очередь, это поэтапное конструирование, в два периода, от инфантильности к взрослости, отделенных латентным периодом. Теорию влечений Фройда незаслуженно противопоставили отношениям с объектом. Однако две эти концепции не антагонистичны, они дополняют друг друга, так как последняя теория влечений, которая включает влечения к жизни и любви указывает на существование объекта. Она свидетельствует о силе, которая воодушевляет нас, приводит в движение и толкает вперед, тогда как самоизоляция, депрессия или шизоидная дезинвестиция показывают, что эта сила может быть нейтрализована, более или менее временно потеряна или окончательно серьезно изменена. Вспомним термины Фройда: влечения любви или жизни. Любовь к жизни – наша самая большая ценность. Именно на этой стороне борется аналитик.
Аналитики должны изучать сексуальность вне любых предвзятых идей. Сексуальность – единственная экзистенциальная функция человечества, которая требует объект, другого похожего. Новорожденный требует пространства, теплоты, еды и питья, и в этом он не отличается от других животных. Но он нуждается в похожем другом, чтобы заложить основы своей радости жить, разделять любовь и создать предпосылки смысла. Любовь и смысл, вероятно, это одно и то же для человека. Духовная сублимация обнаруживается в конце долгого путешествия; ученые, исследующие священное, не сомневаются, что оно связано с эротизмом. Оставим последнее слово за Фройдом, в «Психологии масс и анализе Я» [1921] он упоминает, что «Эрос поддерживает единство всего в мире».
[1] Эта книга содержит оригинальное эссе Фройда «К истории инфантильного невроза» под редакцией Брюнсвик, «Мемуары Человека-Волка», а также другие материалы.
[2] Необходимо вспомнить статью Фройда «О превращении влечений, в частности в анальном эротизме», написанном в 1917 году, отсылающим ко многим аспектам случая Человека-Волка.
[3] Фройд (1925) в статье «Отрицание» присоединяет суждение об атрибуции (хороший или плохой) к принципу удовольствия-неудовольствия и суждение о существовании (реальное или воображаемое) к принципу реальности.
[4] Дискуссия об этой галлюцинации развивается у А. Грина в «Работа негатива», 1993.
[1] Эта книга содержит оригинальное эссе Фройда «К истории инфантильного невроза» под редакцией Брюнсвик, «Мемуары Человека-Волка», а также другие материалы.
[2] Необходимо вспомнить статью Фройда «О превращении влечений, в частности в анальном эротизме», написанном в 1917 году, отсылающим ко многим аспектам случая Человека-Волка.
Подробнее ПРОГРАММА СПЕЦИАЛИЗАЦИИ: www.psyclinic.org.ua
Comments