автор статьи: психоаналитик, преподаватель специализации Кривуля Надежда
www.psychoanalitic.com
Вводные замечания
В 2003 году в интервью Le Monde, А. Грин сказал: «Психоанализ не сможет двигаться дальше в своей рефлексии, если не будет исследовать рождение и эволюцию своих собственных концепций и их отношения с другими современными знаниями». В одной фразе отразились все точки отчета его творчества: факт остановки развития психоаналитической теории, стремление найти дальнейшее продолжение для нее, убежденность, что искать следует как в ресурсах, предлагаемых генезисом, так и в эволюции концептов Фрейда (но также Винникотта, Биона) не забывая вести многогранные и прочно обусловленные диалоги с науками.
Роже-Поль Друа поэтому очень справедливо назвал Грина «психоаналитиком Возрождения», в смысле возрождения им психоанализа с точки зрения теории и практики, по другую сторону кризисов, тупиков и дискуссий, которые он переживает последние десятилетия.
Одним из интеллектуально и практически значимых этапов оказывается возобновление А. Грином размышлений над спецификой «не-невротической структуры» психики. Он подчеркивает растущий интерес Фрейда к этому вопросу, что выражено его работами об отрицании и расщеплении Я. Грин также отмечает, что когда в психоаналитической клинике акцент постепенно сместился с классических неврозов на пограничные расстройства личности, из нее была изъята вся роль сексуальности и ее превратностей. Функционирование Я и отношения с объектом приобрели приоритетное значение, хотя, фактически, ни проблемы Я, ни регрессивные отношения с объектом не должны быть отделены от сексуальности субъекта.
Стремясь теоретически возродить клинику, Грин пересматривает основы аналитического метода. Он прослеживает новую картографию психоаналитического поля, отныне переопределенную преобладанием не-невротических структур. После того, как фрейдовская модель техники сконцентрировалась на переносе, а постфрейдовская на контрпереносе как «желании аналитика», Грин предлагает современную классическую модель, основанную на аналитической структуре и ее вариациях, в частности, он вводит концепцию внутренней структуры аналитика. В этой новаторской перспективе Грин разделяет мифы и реалии отношений в аналитическом процессе, изучает развитие концепции контрпереноса, пересматривает технические формулировки интерпретации и конструкции, переформулирует отношения между повторением, воспоминанием и проработкой.
Он освещает новые области, свойственные психическому функционированию не-невротической структуры, лежащих в рамках анализабельности: двойной характер тревог (между Я-Оно и Я-объект/другой), роль чувства стыда и вины, пассивизация (отличающаяся от пассивности) в качестве ключевого понятия для пограничных состояний, а также отношения с отцовской функцией и «третичностью» как семиотической осью, позволяющей переход от общей триангуляции к замещающему третьему как интерпретатору.
Понятно, что метапсихология не-невротической структуры запрашивает иной терапевтической работы, другой способ аналитического взаимодействия, сохраняя при этом главное – признание бессознательного.
В данной статье будут кратко изложены лишь некоторые специфические черты этих пациентов в их взаимосвязи с обновлением психоаналитического кадра и условий работы. Конкретно будут рассмотрены:
- особенности аффекта и мышления;
- особенности отношений с внутренним объектом;
- особенности сексуальности;
- особенности сопротивления аналитической работе.
Особенности аффекта и мышления
Грин начинает размышлять о пограничных состояниях как о некоторой клинической форме, создающей «прерванную» или переходную структуру на границе двух стабильных – невроза и психоза. Он опирается на М. Буве, который описывает характерное для некоторых пациентов переживание «что-то изменилось». Оно сопровождается болезненным эмоциональным состоянием, парализующим способность реагировать, ощущением истощения, странности, отчуждения, утратой контакта с собой и телом, общей аффективной анестезией. При этом не создается бредовой симптоматики. Грин настаивает на важности аффектов, которые не только замещают представления, но и уничтожают их, не давая им развиться и укорениться в психическом.
Возникает парадоксальная клиническая картина: с одной стороны, за счет апатии и нечувствительности формируются защитные «барьеры», с другой же – аффекты обостряются и нагружаются враждебными проекциями по отношению к Я и миру. Эти аффекты ригидны, в них отсутствует необходимая дистанция по отношению к объектам: пациент находится или слишком близко или слишком далеко в отношениях с другими. Но в отличие от психозов, присутствует выраженная гибкость переключения между проекцией и интроекций, без стабильной фиксации.
Перенос также амбивалентен: от страха болезненной привязанности и сопутствующей ей зависимости до почти витальной потребности в ней. Объект переживается как вторгающийся и разрушающий, поэтому аналитика отрицают как реального человека, отношения с которым возможны. Но необходимость инвестирования им «голодного» нарциссизма пациента влечет к аффективной привязанности. Страх отвержения идет рука об руку со страхом установить контакт.
В целом, для не-невротической организации характерно нарушение нарциссической экономики в смысле множественности ограничений Я и болезненное «истекание» либидо, опустошение Я посредством незаживающих нарциссических ран. Скорее, отсылка к утрате объекта, чем к тревоге кастрации, однако учитывать необходимо и то, и другое.
Состояние деперсонализации, свойственное этим пациентам, Грин осмысляет через работу о горе и меланхолии и приходит к выводу, что оно есть промежуточное состояние между тревогой и болью при утрате объекта. Рамки данной статьи не позволяют сейчас полно развить эти идеи, поэтому отметим, что не только утрата, но и тесная близость могут давать тот же эффект. Приближение объекта становится риском вторжения и поглощения Я, возникает сигнал о вторжении, что запускает дезинвестирование, если вторжение состоялось, нарциссическое либидо направляется к «ране» и изливается, что снова приводит к опустошению Я. Есть некая бессознательная фантазия, в которой угроза утраты объекта переживается как нарциссическая ампутация, и тогда Я становится местом бесконечной утечки либидо, в некотором роде бездонной «бочкой Данаид».
Нарциссическая структура аффекта, таким образом, показывает опасность потери объекта и атаки на Я с её последствиями в виде меланхолического расщепления или тревоги распада и дефрагментации больше, чем угрозу кастрации. Такой аффект более диффузный, насильственный, захватывающий по сравнению с объектным. Психика пациентов не-невротической организации «занята» процессами утраты и восстановления объекта, потому что статус внутреннего объекта постоянно ставится под сомнение: ему или что-то угрожает, или он обречен на исчезновение. В целях защиты психика прибегает к защитным стратегиям, которые призваны восстановить объект или помочь пережить утрату. Это происходит благодаря внутренним или внешним «дополняющим» объектам: ипохондрический телесный объект-орган, фетиш, наркотический объект и т. п.
Кроме того, необходимо здесь отметить значение второй топической модели для психопатологии не-невротической структуры психики. Её отличительными чертами оказываются: навязчивое повторение как акт, заменяющий собой воспоминание; бессознательная часть в Я (с его собственными сопротивлениями); стойкий приоритет аффекта относительно представления (Оно, влечения, аффект); укоренение Оно в соме; влечения внутри психического аппарата (включая влечение смерти). Поэтому навязчивое повторение выражает собой экономическую (количественную) силу, достаточно интенсивную, «чтобы выйти за рамки принципа удовольствия, придающего некоторым аспектам психической жизни демонический характер». Грин делает вывод, что способность к связыванию является предварительной функцией, указывающей путь, где напряжением будет снято, но в не-невротических структурах эта функция неисправна, ввиду переизбытка аффекта. Доминирование тенденции к развязыванию влечений объясняется повторяющимися отвержением ответов объекта в протестных целях против его недостаточности или ненадежности. Как раз здесь располагается связь между интерсубъективными отношениями с объектом и интрапсихическими функциями: связь терпит неудачу в реализации принципа удовольствия (принцип первичной символизации, позволяющий первую категоризацию удовлетворяющего аффективого опыта).
Это развязывание субъект воспринимает как нон-сенс (не имеющее смысла) из-за ранней дезорганизации мышления, что выражается в преобладании «белого» мышления, «фобии думать», в том числе и в аналитической работе. Вместо рефлексии, ассоциирования в сессиях имеют место навязчивые повторения, переходы к действию и «кричащие» симптомы. Обычно «работая» на стороне Эроса, чтобы бороться с развязыванием и деструктивными влечениями, принцип удовольствия может утратить свое качество защитника жизни и, в столь же неумолимой манере, как и навязчивость, стать союзником разрушения. В аналитической ситуации это выражено иссушением вербального, неспособностью связывать и представлять и, таким образом, ассоциировать и анализировать. Аналитик сталкивается здесь не с возвращением вытесненного, а с тем, что было исключено (форклюзировано), отвергнуто, противостояние травмирующему объекту, который угрожал нарциссическим основаниям субъекта: теперь он дезобъектализирует и дезинвестирует собственную психическую деятельность.
Особенности отношений с внутренним объектом
Для пограничных состояний или субъектов не-невротических структур проблема заключается в том, чтобы сделать возможной работу по превращению аффекта в представление, суметь непредставимое сделать представленным в психики. Однако, как мы видели, функция репрезентации постоянно подвергается работе развязывания, а психическая активность пациента остается направленной на поддержание отношений с объектом, который всегда несет угрозу взаимного уничтожения. На первом плане находится постоянная бдительность по отношению к границам, которая должна защитить трудно достижимую автономию, пока однажды субъект не жертвует объектными удовлетворениями влечений в пользу нарциссического удовлетворения. Движение влечений, которые возникают непрерывно, переживаются в насильственной и бесцеремонной манере для нарциссизма Я и способностей репрезентации и сублимации. Такое положение вещей зависит от внутреннего объекта, который запрещает думать или преждевременно дисквалифицировал мышление.
Таким образом, в этом контексте внимание психоаналитика должно быть чувствительным к поддержанию идентичности, лежащей в основе этих отношений с объектом, и к самостоятельности мышления. А кроме того, необходимо быть чутким к своим интервенциям, интерпретациям или молчанию. А. Грин считает, что «…пациентам больше всего нужен живой аналитик, чем что-либо другое. Кто-то, кто говорит им некоторые неприемлемые истины, которые никто не осмелился сказать им, кто дает им возможность находиться на близком расстоянии. Это в тысячу раз ценнее, чем отсутствие контакта. Гораздо больше травмирует: «Я сказал об этом своему психологу, но он никак не отреагировал и ничего не сказал», чем, может быть, слишком резкий, неприкрытый словесный обмен».
В 2006 году А. Грин в разговоре с М. Коркосом скажет:
«Аналитическая работа - сама по себе, не является воспоминанием о чем-то, это работа реактуализированной памяти, памяти, которую я называл в некоторых случаях памятью амнезированной, утраченной. Пациент повторяет, но он не знает, что он что-то повторяет. Или, если он это видит, то совершенно не понимает, к чему это может относиться из его прошлой истории и т. д. Тогда что он вспоминает? Вопрос больше не ставится в этих терминах. […] Сегодня мы подчеркиваем, что нечто реактуализируется. Я не верю, что есть чистое воспоминание, потому что, когда что-то возникает из глубины, то, что выходит на поверхность, никогда не бывает тем, что изначально оттуда было отправлено». Для А. Грина то, что появилось на поверхности, есть продукт множества пластов, перестановок и трансформаций. И то, что скажет аналитик, станет тогда «продуктом трансформации трансформации».
Психоаналитический метод заключается в обращении к свободным ассоциациям, которые подразумевают снятие моральной и рациональной цензуры, что производит контролируемую терапевтическую «самодезорганизацию». Однако «пограничным» субъектам, иначе говоря, неустойчиво организованным психически, этот метод кажется чрезвычайно опасным. Отсюда – необходимость применять для них адаптированный кадр. «Похоже, эти субъекты ориентированы защитой территории Я, его границ перед лицом объекта, который всегда воспринимается как посягающий на Селф, внутреннюю идентичность, не ассимилируемую для субъекта. В этих обстоятельствах становится ясно, что граница между внутренним и внешним далека от того, чтобы быть стабильно установленной.
Стало быть, реакция пациента на аналитическое вмешательство – это реакция на проблематику внутренней идентичности, пациент стремится обеспечить свое отличие от объекта. Зачастую объект при этом переживается как враждебный или вредоносный. Конечно, чаще всего это мать, от которой нужно освободиться, потому что она ненадежная, захватывающая и поглощающая. Тогда внешне устанавливается дистанция, но в реальности объект скрывает для Я субъекта магнетическое притяжение, и это притяжение переживается как настоящее интрузивное возбуждение, носителем которого является объект. Страх за идентичность Я одновременно отражает и страх быть покинутым, и стремление к слиянию с объектом-аналитиком, на который проецируется идеализированное материнское имаго.
Со временем становится понятным, что это лишь примитивная защита, которая привела к развитию в личности «Ложного-сэлф». «Именно тогда можно угадать существование мысли (…), использующей двойное отрицание, а не отрицание, связанное с вытеснением, чтобы сохранить секреты чуждого Я объекта. Я должно постоянно следить за неразглашением мыслей относительно объекта, интуитивные способности которого свидетельствуют о поддержании связи с ним, в то время как избыток этой интуиции может показать стремление к разрыву, чтобы получить свободу».
Другими словами, обращаясь к внутренним границам пациента, аналитик должен проявлять упорство и уверенность в том, что в испытании аналитического кадра - своего внутреннего кадра – сможет быть сохранена креативность, в том числе интерпретаций, несмотря на реальную трудность их интеграции пациентом. Потому что «вопросы кадра – это тест для пограничных субъектов: он проживается ими как травматический».
Таким образом, интерпретация, которую дают этим пациентам, не относится к тому же виду, что и для неврозов. Для невротической структуры она может быть краткой, чтобы побудить пациента продолжать ассоциировать, в то время как при пограничных случаях приходится вдаваться в детали. А. Грин призывает давать процессуальные интерпретации, те, которые, напомним, являются характерными для функционирования влечений. Пациента необходимо подготовить к вмешательству. Однако, когда вы начинаете подходить к «сердцу» интерпретации, пациент вдруг говорит: «Я перестал вас слышать». Затем аналитик понимает, что это не вытеснение, а восприятие, которое было негативировано. Это относится к «белому мышлению», о котором мы сказали выше. Пациент, например, жалуется: «у меня пропали все мысли», «у меня пустота, дыра в голове», «я уже забыл, о чем думал», всё это это формы появления в позитиве негативной галлюцинации мышления. Мы находимся здесь в непосредственной близости к определению негативной галлюцинации как «не-воспринимаемости объекта или психического явления». Это феномен стирания того, что сознание-восприятие должно было бы воспринять.
Тогда возникает вопрос, почему этот пациент все еще лежит на кушетке и почему он не уходит из анализа? Это происходит потому, что сами процессы отказа от объекта – это то, что организовало его психику в генезисе своей патологии. Мало кто из аналитиков понял эту проблему. Винникотт понял. Нужно знать, как использовать то, что аналитическая ситуация позволяет создать: «Когда я могу делать анализ, я делаю анализ. Когда я не могу это делать, я делаю другую вещь». Эта «другая вещь», - говорит А. Грин, - не абы что. Аналитик со-присутствует с пациентом и понимает, что обычные технические параметры, касающиеся кадра, качаются, нарушаются, неэффективны, и что нужно создавать новые. «Тогда вы мне скажете: «Но почему? Это же полный провал». Но нет, это неправда. Таким пациентам удается, в результате, по прошествии долгой и настойчивой работы показать признаки инсайта. [...] через десять лет вы начинаете улавливать узел всей сверхструктуры, которая развилась вокруг ядра, которое пациент защищал любой ценой от всякой экстерриториализации, отмечая, что необходимо было пройти аналитическую ситуацию, чтобы дать ему возможность пережить это и испытать, что объект переноса может его выдержать».
Таким образом, внутри аналитической ситуации то, что называется «заниматься чем-то другим», не является не-анализируемым. «Это своего рода перспектива того, что может произойти при расширении анализа за его пределы, вне границ аналитической ситуации, и что приводит к кризису его модели, в конечном итоге приводя ее к напряженности». Таким образом, с пограничными пациентами мы должны постепенно перестроить психоаналитическую структуру: свободная ассоциация, гостеприимная и располагающая функция кушетки, доброжелательное слушание, молчание и нейтральность, интерпретация, которая переводит или драматизирует трансферентные связи – все эти элементы будут постепенно проинвестированы, требуя иногда длительной подготовки, прежде чем станут эффективны.
Особенности сексуальности
Для А. Грина сексуальность в не-невротических структурах не менее важна, чем в неврозах. Для понимания функции, которую она выполняет в различных психических организациях, он возобновляет работу Фрейда над этим вопросом, подчеркивая в одной из этих статей важность случая «Человека-волка» и таких защитных механизмов, как расщепление и отбрасывания (или форклюзия; «Verwerfung» – у Фрейда), которые будут играть определенную роль в условиях отклонения психосексуальности. Дж. Макдугалл скажет об «архаичной сексуальности», характерной для этих пациентов, которая может проявляться через аддиктивную сексуальность и создание нео-потребностей. Последнее свидетельствует о важности очень ранних фиксаций на патогенных травмах, где вся сексуальность была травматичной.
Столкнувшись с многообразием конфигураций, которые обеспечивает связь между сексуальностью и психической структурой, А. Грин полагает, что для понимания всей сложности психосексуальности, необходимо рассматривать сосуществование различных точек фиксации с их сопутствующими характеристиками, которые связаны с сексуальностью и также с функционированием Я, с иными способами защиты, но не с вытеснением. В таких случаях обнаруживаются выражения разных уровней, сосуществующих друг с другом. Некоторые пациенты прибегают к различным полиморфным перверсиям, в то время как не имеют эксклюзивной постоянной перверсной организации. Несколько перверсий могут сосуществовать и брать верх в психическом функционировании, в зависимости от обстоятельств, без жестких фиксаций определенного типа. Пациенты переходят от одного сексуального партнера к другому с такой скоростью, что аналитик не успевает запомнить их имена. Это не столько вопрос аддиктивного поведения, которое выражает потребность в переменах или желание избавиться от объекта как только появляется первое разочарование или когда появляется чувство возможной угрозы. Фактически, объект ощущается как опасный, угрожающий после того, как с ним устанавливаются близкие отношения. В результате, как только устанавливаются аффективные отношения, появляется риск для нарциссизма Я пациента потерять инвестированный объект: любая тревога кастрации может оживить страх потери и оставления, а также глубокую нарциссическую недостаточность.
Относительно сексуальности не-невротической структуры личности А. Грин предлагает видеть две крайние полярности, которые можно рассмотреть, как крайности с переходными констелляциями:
- в случаях генитализации прегенитальных фиксаций существует навязчивая тенденция выражать генитально характеристики, связанные на самом деле с прегенитальностью, которая проявляется в оральных и анальных фиксациях;
- во втором возможном случае прегенитальные проявления маскируют генитальные фиксации посредством всех видов защит, вытеснения или расщепления, оберегая сокрытый генитальный конфликт.
А. Грин подчеркивает, что если у невротических пациентов на переднем плане находится тревога кастрации и пенетрации, то у пограничных пациентов в первую очередь возникают проблемы с сепарацией (связанные с кастрацией) и вторжения (связанные с пенетрацией). Прегенитальные фиксации, относящиеся к различным типам психического функционирования, могут относиться к различным проявлениям, как сексуальным, так и психическим.
В сексуальном плане:
1) частичное бессилие, конфликты, связанные с бисексуальностью или союзом сексуальность/агрессия;
2) псевдо-перверсия или переходная, не фиксированная, косвенная перверсия;
3) сексуальность, инфильтрованная агрессией или же в целях нарциссической регрессии, приводящая к упадку фаллической и генитальной сексуальности, что выражается воздержанием от сексуального удовольствия, а также отказом от любой сексуальности, психическая схема которой покажет оральные или анальные фиксации.
В психическом плане:
1) страстные (травматические) манифестации жизни влечений: императивные требования, непрекращающиеся требования, мучительная ревность, неспособность принять и отложить фрустрацию (что создает базу для зависимости), обида и нарциссические раны;
2) регрессивная природа бегства перед генитальностью в случае полового воздержания, чаще у женщин, связана с оральными фиксациями (алкогольные или пищевые нарушения, чрезмерный сон и т. д.).
Субъект делает это, пытаясь освободиться от связи с объектом сепарации, но не в результате прегенитальной фиксации, а путем сокрытия своих сексуальных желаний, пропитанных агрессивными фантазиями (изнасилование, господство и т.д.). Такое сокрытие скорее является отрицанием внутренних отношений с фантазией. Анальные фиксации, смещение либидо совершаются тогда за счет десекуализированной деятельности (трудовая зависимость, умственная «жвачка»), показывая попытку, извлечь себя из любой связи с объектом сепарации, который может быть покинут как не оправдавший надежд.
Следовательно, в рамках отношений с объектами, воспринимаемых в динамике переноса, А. Грин рекомендует уделять особое внимание эдипальным объектам, представляющим двойную разницу полов и поколений, с которыми структура смысла оказывается наиболее полной.
В 2010 году он добавит в свои размышления о сексуальности пограничных субъектов вопрос о том, следует ли нам объяснять провалы психоаналитического лечения (или аналитической терапии) отцовской проблематикой невроза или же – прегенитальными состояниями, относящимися, скорее, к материнской проблематике? Должны ли мы сделать вывод о том, что невротические фиксации являются более поздними по сравнению с ранними, наблюдаемыми в сложных случаях?
Этого различия, по его мнению, недостаточно. «Мы могли бы представить два отдельных этапа: в первом преобладает материнская (но не женская) сексуальность, и во втором - отцовская (но не мужская). Другими словами, нужно квалифицировать либидинальные формы не только по отношению к ребенку, но также по отношению к родителям». Если обе сексуальности, материнская и отцовская, наблюдаются с самого начала, каждое из них оказывает свое влияние на маленького ребенка в различных пропорциях, при этом очевидно более раннее влияние материнского и более позднее отцовского. Но то, что A. Грин подчеркивает, — это наличие качественной разницы между ними. «Материнская сексуальность, в её отношении к либидо ребёнка, более диффузна, более глобальна, более обширна. Пара «мать-ребенок» образует настоящее симбиотическое единство; либидо, выглядит, скорее, свободным, чем связанным». Именно в этом состоянии слияния, присущим примитивным отношениям, либидо качественно изменится после интроекции отцовской сексуальности. Последняя, связанная с проблемой кастрационного комплекса, относится к одноименной тревоге, уже более связанной. В связи с этим, появится вопрос о различии мужского/кастрированного, прежде чем сможет быть осмыслено различие мужского/женского. Качественная эволюция либидо показывает, что либидо переходит от инвазивной сексуальности к сексуальности, более дифференцированной и распознаваемой по идентификационным признакам.
Таким образом, с этой гипотезой мы видим, что что по мере приближения к пубертату, возрастающее либидо подвергается в последействии воздействию идентификаций (от первичной до пост-эдипальных). Для мальчиков, начиная с Эдипа, пенис является идентификационным маркером, вынуждающий их к мужественному поведению, чтобы не возвращаться назад, к материнскому. Таким образом происходит переход от материнской сексуальной фазы к отцовской сексуальной фазе. К слову, тот факт, что в симптоматологии многих не-невротических организаций нет признаков Эдипова комплекса, ещё не означает, что его не существует. Он существует, но в латентном состоянии. Более того, «отсроченное возникновение отцовской фазы указывает на длительное созревание, необходимом для появления Эдипа в его антропологической функции». Это означает, что «Эдипов комплекс – не только фаза развития, но, прежде всего, структура, как утверждал Лакан.
Особенности сопротивления аналитической работе
Свободная ассоциация субъектов не-невротических структур проистекает из сопротивления аналитической работе.
Грин выделяет следующие их особенности.:
1. У этих пациентов восприятие часто дублируется безмолвной проективной внутренней речью, как если бы проекция постоянно сопровождалась фантазматическим продолжением связи с объектом. Намерения этого объекта ощущаются как преждевременные, пугающие, комментирующие субъекта или избегающие. «Главное – это центрирование на объекте как на источнике и причине всех внутренних психических движений пациента», - отмечает А. Грин.
2. Вездесущность объекта можно увидеть в отклонении во вне любых внутренних движений, способных сделать видимым конфликт, фрустрацию или разочарование. Для психоаналитика здесь важно ухватить («негативно галлюцинировать», - пишет А. Грин) «цепь психических событий, которые спровоцировали ту или иную мысль или действие. Это, как если бы влечение приписывалось объекту не в отношении к какому-либо желанию субъекта, а, скорее, являлось репрезентантом внутренней спонтанности, ищущей выражение, чтобы совладать с замешательством и смятением без какой-либо другой причины, кроме самого себя». Создается впечатление, что субъект ускользает, совершенно не осознавая этого, и того, что могло его спровоцировать. Он делает ответственным за это сам объект.
3. Мгновенное закрытие полюса восприимчивости к речи, когда психоаналитику удается восстановить фазы психического движения с помощью ассоциаций пациента. Прекращается вся прорабатывающая деятельность, которая теперь служит цели негативации. Если аналитик пытается повторить свою интерпретацию, его надежды обрушаться о скалу «я не понимаю».
4. Наличие повторяющихся забываний содержания предыдущих сессий или сессий, иллюстрирующих «повторяющееся экстренное отбрасывание», что превосходит саму идею сопротивления, которая кажется неполной, чтобы обозначить то, что больше похоже на повторяющееся непризнание.
5. Желания, кажется, выражаются только в области нарциссического наполнения и утверждения Я. К примеру, отношение к психоаналитику переживается как отношение власти, что рискует вызвать чувство поражения и нарциссического крушения. Это постоянно вероломно и исподволь атакует ассоциативный процесс.
6. Функция сексуальности скрыта, и её отношение к любви замалчивается.
7. Моменты психической проработки недостаточны. Если они появятся, то их очень сложно ухватить, развить или привести к неожиданным для пациента открытиям. «Вместо этого они, в случае возобновления забытых конфликтов, отменяются, как если бы никогда не существовали в психике. Работа негатива здесь очевидна».
8. Нужно понимать, что хрупкость ассоциативной деятельности зависит от эндогенного и экзогенного восприятия объекта, проживаемого как ненадежный, дистанцированный и/или идеализированный, а потому бестелесный, будто не существующий и даже неэмпатичный. Таким образом, различные признаки психического переполнения (соматизация, чувство деперсонализации, конверсия, отыгрывание и т. д.) оказываются малопонятными, и, если пациент их воспринимает, он не устанавливает причинно-следственные связи. Это приводит к застою в анализе, различным торможениям, ощущению «мертвого времени», в котором, что характерно, остаётся сам субъект.
В частности, в не-невротических переносах мы циклически каждый раз пересекаем негативные движения. Это ситуации, когда в глазах пациента все, что делает аналитик, обязательно является плохим предзнаменованием для него: если аналитик молчит, то только потому, что «он мной не интересуется»; если аналитик соглашается на изменения, чтобы облегчить ситуацию, то это потому, что «он хочет унизить меня». Все, что исходит от объекта (от аналитика), негативно, ничего не находит положительного значения. Все прямо или косвенно истолковывается как злонамеренный интерес аналитика и его «воля к власти».
Психоаналитическая работа, таким образом, должна сначала трансформировать негативность восприятия мыслительных процессов в латентное мышление. Посредством невроза переноса, «стабилизирующего» невротическое ядро, до сих пор захваченного «пограничными» элементами, пациент субъективно сможет присвоить себе то, что ранее ему одалживал только объект: способность мыслить и возможность принять неисполнимость желаний (что радикально отличается от гарантированного провала желания).
Во второй части мы уделим внимание тому, какие трансформации претерпевает аналитический кадр с учетом особенностей не-невротической структуры пациента.
Продолжение следует…
Библиография:
1. A. Green, La double limite, 1982.
2. F. Urribarri, Dialoguer avec André Green, entretiens de 1991
3. A. Green, Idées directrices pour une psychanalyse contemporaine, 2002.
4. A. Green, La Clinique psychanalytique contemporaine, 2012
5. G. Pirlot, Dialogues et cadre psychanalytiques avec André Green, 2015.
Подробнее программа специализации "Клинический психоанализа не-невротических пациентов" www.psyclinic.org.ua