Перевод: психоаналитик Турбина Наталья
фрагмент перевода книги A.Green La folié privée (Частное безумие)
ПРЕДАТЕЛЬСТВО Я
Пока у Фрейда было ощущение, что он может обращаться к Я, чтобы через возврат вытесненного подвести его к осознанию того, что существует бессознательное, он мог полагать, что легко справится с трудностями психоаналитического лечения. Но когда он пришел к заключению, что большая часть Я сама по себе является бессознательной, это оказалось для него предметом разочарования. До этого момента бессознательное предугадывалось через манифестации, позволяющие постулировать его существование: оговорки, ошибочные действия, фантазмы, сновидения, симптомы, трансфер.
Однажды проанализированные, они требовали от Я заключения, что бессознательное – это не фикция, и использования этого в своих интересах. Когда Фрейд обнаружил, что Я не только является центром сопротивлений, а и не осознает этих сопротивлений, что это именно оно запускает свои защитные механизмы, которые остаются непонятыми, он начинает опираться на знаки, которые были говорящими для него, но оставались безмолвными для анализанта. Фрейду не хватало способов логически анализировать бессознательное, которое не было вытесненным. Неподкупность Я и заключенный с ним альянс во имя осознания должны были бы являться изначальным условием анализа. В «Анализе конечном и бесконечном» он вынужден будет сказать правду: «Я, с которым мы можем заключить такой пакт, должно быть Я нормальным. Но такое нормальное Я, как и нормальность вообще, являются идеальной фикцией. Всякий нормальный человек фактически является не очень нормальным, его Я приближено к Я психотика в той или иной своей части, в большей или в меньшей степени. И степень удаленности по отношению к одной крайности и приближенности к другой будет служить предварительно мерой этой «модификации Я», так смутно определяемой». Отметим, что Фрейд соотносится здесь не с неврозом, а с психозом, что говорит о том, что он вынужден был признать, что нормальное Я предполагает некоторые искажения в отношении реальности, от которой зависит его способность к интеграции и синтезу. Можно считать, что это искажение Я является ответственным также за предательство второго союзника: трансфера. Позитивный или даже амбивалентный трансфер покоился на идее того, что благодаря помощи аналитика будет найден лучший компромисс между принципом удовольствия и Я, которое также должно учитывать Сверх-Я и принцип реальности. Негативная терапевтическая реакция противоречит этому предположению. «Нужно иметь иную и более глубокую базу разновидностей Я, которым, в отдельных случаях, будет предъявлено обвинение как виновникам сопротивления аналитическому процессу и препятствующим прогрессу терапии. Речь идет о последней точке, которую психологическое исследование в любом случае может распознать: поведение двух первичных влечений, их распределение, связывание и развязывание, - вещи, которые не стоит представлять в одной и единственной области психического аппарата, у которого есть и Оно, и Я, и Сверх-Я. Не существует ощущения, исходящего из сопротивления аналитической работе, которое было бы более могущественным, чем то, которое создается силой, защищающейся от выздоровления любыми способами и цепляющейся за болезнь и страдание. Одну часть этой силы мы без колебаний можем определить как сознание вины, нуждающееся в наказании и локализованное в отношениях между Я и Сверх-Я. Но речь идет только об одной части, которая в некотором роде психически связана со Сверх-Я, что делает ее узнаваемой. В действительности мы не знаем, другие части этой силы должны действовать в форме связанной или свободной. Если рассмотреть общую картину, объединяющую случаи мазохизма, присущего человеку, случаи негативной терапевтической реакции и сознания виновности в неврозах, невозможно поверить, что ход психических событий подчинен принципу удовольствия. Эти примеры служат неопровержимым доказательством существования в жизни души силы, которую называют агрессивным влечением или влечением деструктивным, которая нас отсылает к влечению к смерти. Здесь речь не идет об оппозиции между пессимистичной и оптимистичной теорией жизни. Единая деятельность, объединяющая и включающая в себя противоречие двух первичных влечений, Эроса и влечения к смерти, объясняет красочность манифестаций жизни, но ни одно из этих влечений не выступает самостоятельно».1
ЛОГИКА ОТЧАЯНИЯ
В этой ситуации Фрейд делает ответственным за неудачи в лечении деструктивное влечение. И фактически это так, поскольку Я кажется вынужденным присоединиться к инверсии ценностей жизни, где счастливый конец не предполагается. Вот две серьезные причины, которые приводят к неудаче действия аналитика, но если попробовать осмыслить то, что Фрейд говорит об этих двух ситуациях в выбранной мною логике, возможно удастся выйти за пределы стадии наблюдения. В последнем случае, описанном Фрейдом, кажется, что у этих анализантов принцип удовольствия-неудовольствия, который руководит психическим аппаратом поменял эти понятия местами: поиск удовольствия на поиск неудовольствия, а избегание неудовольствия на избегание удовольствия. Можно было бы сказать, что субъект говорит «да» неудовольствию, и «нет»- удовольствию. Существует множество случаев, где аналитик может думать, что «нет- удовольствию» со стороны субъекта может быть только поверхностным, и что он находит скрытое удовольствие в таком поддержании страдания, но существуют такие случаи, когда психическое страдание оказывается таковым, что трудно представить, что субъект извлекает из него хоть какое-нибудь удовлетворение. Что задумано в таких случаях бессознательным этих пациентов? Чего они хотят? Какого удовлетворения они ищут? В общем, на что похожа их психическая реальность, если не отказываться рассмотреть демонстрируемый ими дискурс как покрывающий дискурс?
Психическая реальность этих пациентов не менее сложная, чем тех, у кого господствует принцип удовольствия. Мы обнаруживаем ту же систему диссимиляции через сгущение и смещение. Разница, без сомнения, состоит в том, что логика, которая управляет этими операциями, - логика отчаяния. Мелани Кляйн показала нам важность репарационных процессов при депрессии. Также и случаи, о которых упоминает Фрейд, пропитаны депрессивными манифестациями. Можно т.о предположить, что вытеснены были именно деструктивные тенденции. Вдобавок к этому, Винникот говорит, что для некоторых пациентов единственное, что реально, - так это то, чего нет, то, что заставляет страдать из-за своего отсутствия. В качестве заключения, можно сказать, что мышление бессознательных процессов пациентов, демонстрирующих черты, описанные Фрейдом, отсылает к психической реальности – для них единственному подлинно существующему, - конституированной объектами, которые существуют только потому, что могут обеспечивать разочарование и неудовольствие. Любая ненависть к себе, живущая в этих субъектах, отражает компромисс между неутолимой жаждой мести и заботой о том, чтобы защитить объект от враждебных желаний, против него направленных. Желание отомстить исходит из раны, полученной по ходу жизни и инвалидизировавшей их нарциссизм. Бессознательное, которое эти субъекты обнаруживают, связано преимущественно с тем, что их мышление не способно различать вред, который они хотят (часто бессознательно) причинить себе, от вреда, который они хотят нанести своему объекту. Вероятно, они не прощают объекту его несостоятельность в том, чтобы их удовлетворить, его отсутствие в момент, когда они в нем так нуждаются, а также в том, что этот объект может иметь другие (а не их самих) источники удовольствия, не подозревая при этом ни малейшей зависти со своей стороны. Создается впечатление, что эта логика отчаяния имеет стойкую цель – мочь предоставить доказательство того, что объект действительно плох, враждебен, непонятен, и т.о добиться отвержения этого объекта и со стороны других. Достижение своей цели дает им доказательство того, что не только они не могут вызывать любовь, но и того, что любовь других, когда кажется, что она существует, оказывается лишь внешним фасадом, за которым скрывается их ненависть. Любовь всегда оказывается ненадежной, а ненависть – неоспоримой. Так эти субъекты обустраиваются, чтобы длить сколько возможно (а именно до того момента, пока они не найдут партнера, который согласится исполнить роль, которую они ему приписывают) форму выбранных ими садо-мазохистических отношений.
Если анализ базируется на возможности установить заново связи в психике с тем, что отделено посредством вытеснения, можно утверждать, что эта способность устанавливать связи не нарушена, как в случае психоза, но эти связи всегда устанавливаются по принципу подтверждения того, что результат связи [с объектом] никогда не бывает позитивным. Если он [анализ] несет субъекту прибавку смысла, результат прибавки смысла каждый раз оказывается уменьшением бытия. Еще более парадоксально то, что у них имеется ощущение [изменения] от плюс-бытия только в [сторону] уменьшения их благополучия, что в конечном итоге всегда оказывается неявным обвинением в адрес тех, кто их привел в этот мир, поскольку они не просили их рожать.
Ответ этой логике отчаяния состоит не в том, чтобы ободрить пациента, демонстрируя ему перспективу возможной надежды, которая сразу же будет сведена на нет. Он больше не состоит в том, чтобы позволить пациенту вовлечь себя в его отчаяние. Он скорее должен быть направлен на то, чтобы показать пациенту, что его потребность создавать отчаяние в аналитике необходимо ему, чтобы убедиться в том, что аналитик может пережить эту ненависть и продолжить анализировать то, что происходит в его [пациента] ментальном мире. Это будет лучшим доказательством любви, которое аналитик мог бы предоставить своему пациенту. Речь идет не о том, чтобы простить, но о том, чтобы признать, что эта ненависть к себе является жертвоприношением, что ненависть, направленная в сторону объекта, вероятно, является, как сказал Винникотт, «любовью без жалости» {ruthelesslove} [беспощадной любовью]. Это потому, что чрезвычайная амбивалентность этих пациентов идет в паре с невероятной нетерпимостью к амбивалентности, поскольку их бессознательное чувство вины является для них предметом отрицания. К тому же, они сохраняют чрезмерную идеализацию своего представления самих себя (являющегося негативным) симметрично представлению об идеальном объекте, который они впустую ищут на этой земле.
Пытаясь найти логику в этих странных типах отношений, мы приходим к выводам, заслуживающим интереса. Логика, представленная выше, логика первичных процессов, была в некоторой мере логикой, основанной на паре оппозиций: желание, с одной стороны, и запрет, с другой. Что касается объекта желания, не создается впечатления, что субъект задавался основными вопросами о его месте. Можно предположить, что, если бы запрет мог быть отменен, ничего бы не препятствовало счастливому союзу с ним. В сущности, непредставимо, что объект может не любить субъекта, тем более, что он может его ненавидеть. В этой оптике логика первичного процесса является логикой надежды, которая приводит к победе желания. Это совсем иное, чем то, что мы назвали логикой отчаяния. В этом случае [в логике отчаяния] не запрет оказывается на переднем плане, а объект. Если счастливый союз с ним и где-то проживается как невозможный, так это в сознании субъекта, поскольку он не может себя ощущать любимым объектом или любящим объект. Это другая логика, не только потому, что это логика отношений с объектом, а и потому, что здесь еще и доминирует конфликт между любовью и ненавистью. Конечно под объектом я понимаю здесь объект внутренний, настолько глубоко внутренний, что речь идет о нарциссическом объекте, от которого субъект весьма зависим по причине своего раненного нарциссизма.
Что одновременно проявляется в этом исследовании, так это то, что фиксация изменяет природу. В благоприятных случаях фиксация вписана в любовь или, точнее, в отношения между желанием и любовью. В случаях, которые мы только что рассмотрели, эта фиксация гораздо больше вписана в ненависть. Однако, негативная терапевтическая реакция учит нас тому, что фиксации на ненависти оказываются гораздо более цепкими, чем фиксации на любви, и это по разным причинам. Первая: убеждение в том, что нас лишили любви, на которую мы имеем такое же право, как и на воздух, чтобы дышать. В этих условиях трудно отказаться от объекта без желания любой ценой обрести эту недостающую любовь. Это то, что одновременно является способом получить компенсацию за серьезный ущерб. Вторая причина: ненависть (если она ощущается как оправданная) сопровождается чувством вины в отношении объекта. Отказаться от объекта означает отказаться ненавидеть его, но обнаружение этой возможности любви с другим объектом означает не только позволить объекту фиксации следовать своей судьбе, это означает буквально заставить его исчезнуть из себя, в какой-то мере его уничтожить. Здесь появляется вина за ненависть к объекту, но есть еще одна, без сомнения, более существенная вина – перестать его ненавидеть, чтобы он любил другого. Это то, что подталкивает пациента длить эту внутреннюю связь с объектом. Лучше иметь плохой внутренний объект, чем рисковать потерять его навсегда. Нельзя не поразиться соответствием между отношениями Я и объекта, с одной стороны, и отношениями между Я и Сверх-Я, с другой.
1 З.Фрейд «Анализ конечный и бесконечный»
Подробнее программа специализации: www.psyclinic.org.ua